Kapral. Время душещипательного стихотворения
- Автор темы Kapral
- Дата начала
Kapral
Корифей
Двоецарствие
Юрию Рогале-Левицкому
Сабля смерти свистит во мгле,
Рубит головы наши и души.
Рубит пар на зеркальном стекле,
Наше прошлое и наше грядущее.
И едят копошащийся мозг
Воробьи озорных сновидений.
И от солнечного привиденья
Он стекает на землю как воск.
Кровью черной и кровью белой
Истекает ущербный сосуд.
И на двух катафалках везут
Половины неравные тела.
И на кладбищах двух погребен
Ухожу я под землю и в небо.
И свершают две разные требы
Две богини в кого я влюблен.
Борис Поплавский
1924
Юрию Рогале-Левицкому
Сабля смерти свистит во мгле,
Рубит головы наши и души.
Рубит пар на зеркальном стекле,
Наше прошлое и наше грядущее.
И едят копошащийся мозг
Воробьи озорных сновидений.
И от солнечного привиденья
Он стекает на землю как воск.
Кровью черной и кровью белой
Истекает ущербный сосуд.
И на двух катафалках везут
Половины неравные тела.
И на кладбищах двух погребен
Ухожу я под землю и в небо.
И свершают две разные требы
Две богини в кого я влюблен.
Борис Поплавский
1924
Kapral
Корифей
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах,
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в жено-клуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп...
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе...
—Индейцы—точно ананасы, и ананасы—как индейцы...
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому-ль?..
Игорь-Северянин. 1912 г. Июнь.
Люблю заехать в златополдень на чашку чая в жено-клуб,
Где вкусно сплетничают дамы о светских дрязгах и о ссорах,
Где глупый вправе слыть не глупым, но умный непременно глуп...
О, фешенебельные темы! от вас тоска моя развеется!
Трепещут губы иронично, как земляничное желе...
—Индейцы—точно ананасы, и ананасы—как индейцы...
Острит креолка, вспоминая о экзотической земле.
Градоначальница зевает, облокотясь на пианино,
И смотрит в окна, где истомно бредет хмелеющий Июль.
Вкруг золотеет паутина, как символ ленных пленов сплина,
И я, сравнив себя со всеми, люблю клуб дам не потому-ль?..
Игорь-Северянин. 1912 г. Июнь.
Kapral
Корифей
Не мне в бездушных книгах черпать
Для вдохновения ключи, -
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле...
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лед рассудочный докучен, -
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола.
Не мне расчет лабораторий!
Нет для меня учителей.
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! Дали! Виды!
Какая радость! Воздух! Свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!
Северянин. 1909. Октябрь. Петербург.
Для вдохновения ключи, -
Я не желаю исковеркать
Души свободные лучи!
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле...
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Влекусь рекой, цвету сиренью,
Пылаю солнцем, льюсь луной,
Мечусь костром, беззвучу тенью
И вею бабочкой цветной.
Я стыну льдом, волную сфинксом,
Порхаю снегом, сплю скалой,
Бегу оленем к дебрям финским,
Свищу безудержной стрелой.
Я с первобытным неразлучен,
Будь это жизнь ли, смерть ли будь.
Мне лед рассудочный докучен, -
Я солнце, солнце спрятал в грудь!
В моей душе такая россыпь
Сиянья, жизни и тепла,
Что для меня несносна поступь
Бездушных мыслей, как зола.
Не мне расчет лабораторий!
Нет для меня учителей.
Парю в лазоревом просторе
Со свитой солнечных лучей!
Какие шири! Дали! Виды!
Какая радость! Воздух! Свет!
И нет дикарству панихиды,
Но и культуре гимна нет!
Северянин. 1909. Октябрь. Петербург.
Kapral
Корифей
Opus: — 55¹⁵.
Почему, почему МЫ обязаны?
Почему НЕЖЕЛАНІЕ—рАБЪ?
Несвободно свободою связаный,
Я—всего лишь кРАПЪ.
Мнѣ дорогъ, милъ Электрическій
Эшафотъ, Тюрьма.
Метрополитэна улыбки Садистическія,
Синема Бѣльмо.
Хочу Неестественности Трагической...
Дайте, пожалуйста, вина!..
Палачъ! Въ твоей лабораторіи
Я загашу всѣхъ тиглей угль!
Пусть позаплѣснѣвѣютъ ораторіи!
Пусть огнь Я взовьетъ хоругвь!
Иван Игнатьев.
Почему, почему МЫ обязаны?
Почему НЕЖЕЛАНІЕ—рАБЪ?
Несвободно свободою связаный,
Я—всего лишь кРАПЪ.
Мнѣ дорогъ, милъ Электрическій
Эшафотъ, Тюрьма.
Метрополитэна улыбки Садистическія,
Синема Бѣльмо.
Хочу Неестественности Трагической...
Дайте, пожалуйста, вина!..
Палачъ! Въ твоей лабораторіи
Я загашу всѣхъ тиглей угль!
Пусть позаплѣснѣвѣютъ ораторіи!
Пусть огнь Я взовьетъ хоругвь!
Иван Игнатьев.
Kapral
Корифей
Самоубийца.
Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
Повисшую живописно над площадью и над рекой.
Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.
Вам так надоели люди, но некуда было деться:
Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
Лицо Ваше стало бледным, и взор бирюзовый—лилов.
Как выстрел, шатнулись двери! Как крылья, метнулись фраки!
Картавила банда дэнди, но Вам показалось—горилл...
Как загнанная лисица, дрожа в озарённом мраке,
Кого-то Вы укусили и прыгнули в бездну с перил.
Игорь-Северянин. С.-Петербург.
Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
Повисшую живописно над площадью и над рекой.
Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.
Вам так надоели люди, но некуда было деться:
Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
Лицо Ваше стало бледным, и взор бирюзовый—лилов.
Как выстрел, шатнулись двери! Как крылья, метнулись фраки!
Картавила банда дэнди, но Вам показалось—горилл...
Как загнанная лисица, дрожа в озарённом мраке,
Кого-то Вы укусили и прыгнули в бездну с перил.
Игорь-Северянин. С.-Петербург.
Kapral
Корифей
Несколько слов к моей памяти.
Я свой пиджак повесил на луну.
По небу звезд струят мои подошвы,
И след их окунулся в тишину.
В тень резкую. Тогда шептали ложь вы?
Я с давних пор мечтательно плевал
Надгрезному полету в розы сердца,
И губ моих рубинящий коралл
Вас покорял в цвету мечты вертеться.
Не страшно вам, не может страшно вам
Быть там, где вянет сад мечты вчерашней,
И наклоняются к алмазящим словам
Ее грудей мечтательные башни,
Ее грудей заутренние башни.
И вечер кружево исткал словам,
И вечер остриё тоски нащупал,
Я в этот миг вошёл, как в древний храм,
Как на вокзал под стекло-синий купол.
Константин Большаков.
Я свой пиджак повесил на луну.
По небу звезд струят мои подошвы,
И след их окунулся в тишину.
В тень резкую. Тогда шептали ложь вы?
Я с давних пор мечтательно плевал
Надгрезному полету в розы сердца,
И губ моих рубинящий коралл
Вас покорял в цвету мечты вертеться.
Не страшно вам, не может страшно вам
Быть там, где вянет сад мечты вчерашней,
И наклоняются к алмазящим словам
Ее грудей мечтательные башни,
Ее грудей заутренние башни.
И вечер кружево исткал словам,
И вечер остриё тоски нащупал,
Я в этот миг вошёл, как в древний храм,
Как на вокзал под стекло-синий купол.
Константин Большаков.
Kapral
Корифей
ИСТРЕБЛЕНИЕ
Маршак живет у них за шкафом
из красной ждановской фанеры.
Пока задиристым пиф-пафом
его пугают пионеры,
скребет фанеру мышь Шеннона,
мелькают цифры, голограммы.
Он на дисплей выводит клона
олдскульной векторной программы.
И видит в ней себя маньяком
с холодным сердцем на ладони.
Он станет ртутью и мышьяком
и смертоносным, как полоний
решил он стать, забив на жалость,
кибернетическим исчадьем,
чтоб жизнь семейству не казалась
в СССР еврейским счастьем.
Он жмет на play, и, всплыв из бездны
глубоководным батискафом,
в обличье, каждому известном,
он выплывает из-за шкафа.
Подумать только – всплыть из бездны –
из тайных недров океана!
И, сев за стол, хозяйской «Экстры»
он наливает полстакана.
Пусть газ незрим, а дух неведом,
но кровь обласкана этилом.
Хозяйка занята обедом,
хозяин – свежим «Крокодилом».
Поверх очков на них глядит он,
как на лохов провинциальных.
Заходят двое троглодитов
в прыщах стыдобных гормональных,
одной рукою машинально
шары воздушные сжимая,
другой – в кармане нелегально
шары вспотевшие катая.
Таков порочно-инфантильный
его читатель перманентный.
Хоть с виду, может, и дебильный,
зато внутри интеллигентный.
Обоих скоро обнаружат
в остывшем облаке посмертном:
один растекся ртутной лужей,
другой осел мышиным пеплом.
И яда полные карманы,
и марш играет зомбоящик.
Во все свиные барабаны
дубасит юный барабанщик.
И пахнет в воздухе войною
рябой, безногой, желтолицей.
А кто там в небе над страною
победно реет гордой птицей?
Маршак над городом кружится
остервенелым мессершмидтом.
Горит и плавится столица,
блюя свинцом и динамитом.
Неистребимый, как Покрышкин,
он стал подобен грозным асам.
А мог царапать серой мышкой
стихи детишкам пучеглазым.
И книжки старого еврея
сейчас читал бы каждый хипстер.
Но всюду смерть, война, Корея.
Какой тут к бесам «Мистер-твистер»?
Такие были ЭВээМы.
Таки нравы и стограммы.
Не то, что ваши Эминемы.
Не то, что ваши Футурамы.
тут
Маршак живет у них за шкафом
из красной ждановской фанеры.
Пока задиристым пиф-пафом
его пугают пионеры,
скребет фанеру мышь Шеннона,
мелькают цифры, голограммы.
Он на дисплей выводит клона
олдскульной векторной программы.
И видит в ней себя маньяком
с холодным сердцем на ладони.
Он станет ртутью и мышьяком
и смертоносным, как полоний
решил он стать, забив на жалость,
кибернетическим исчадьем,
чтоб жизнь семейству не казалась
в СССР еврейским счастьем.
Он жмет на play, и, всплыв из бездны
глубоководным батискафом,
в обличье, каждому известном,
он выплывает из-за шкафа.
Подумать только – всплыть из бездны –
из тайных недров океана!
И, сев за стол, хозяйской «Экстры»
он наливает полстакана.
Пусть газ незрим, а дух неведом,
но кровь обласкана этилом.
Хозяйка занята обедом,
хозяин – свежим «Крокодилом».
Поверх очков на них глядит он,
как на лохов провинциальных.
Заходят двое троглодитов
в прыщах стыдобных гормональных,
одной рукою машинально
шары воздушные сжимая,
другой – в кармане нелегально
шары вспотевшие катая.
Таков порочно-инфантильный
его читатель перманентный.
Хоть с виду, может, и дебильный,
зато внутри интеллигентный.
Обоих скоро обнаружат
в остывшем облаке посмертном:
один растекся ртутной лужей,
другой осел мышиным пеплом.
И яда полные карманы,
и марш играет зомбоящик.
Во все свиные барабаны
дубасит юный барабанщик.
И пахнет в воздухе войною
рябой, безногой, желтолицей.
А кто там в небе над страною
победно реет гордой птицей?
Маршак над городом кружится
остервенелым мессершмидтом.
Горит и плавится столица,
блюя свинцом и динамитом.
Неистребимый, как Покрышкин,
он стал подобен грозным асам.
А мог царапать серой мышкой
стихи детишкам пучеглазым.
И книжки старого еврея
сейчас читал бы каждый хипстер.
Но всюду смерть, война, Корея.
Какой тут к бесам «Мистер-твистер»?
Такие были ЭВээМы.
Таки нравы и стограммы.
Не то, что ваши Эминемы.
Не то, что ваши Футурамы.
тут
Kapral
Корифей
После ночи, проведенной с сутенерами,
С проститутками и сыщиками,
Я буду голубеющими взорами
Всматриваться в свою душу нищую.
И раскладывать мысленно на кубики
Свои чувствования (вот огорчение —
Больше грязненьких, чем голубеньких);
Не найти мне успокоения.
Все хорошее в мертвом мизинчике,
На трактирной заре голубеющем.
Сколько боли в отвратительно взвинченном,
В сердце изолгавшемся и грубеющем.
Радио-лечение по новейшей системе
Не изгонит ниточек усталости из телесной ткани;
И лежу вне дум, вне движений, вне времени,
Собственными жестокими мыслями израненный.
1913
С проститутками и сыщиками,
Я буду голубеющими взорами
Всматриваться в свою душу нищую.
И раскладывать мысленно на кубики
Свои чувствования (вот огорчение —
Больше грязненьких, чем голубеньких);
Не найти мне успокоения.
Все хорошее в мертвом мизинчике,
На трактирной заре голубеющем.
Сколько боли в отвратительно взвинченном,
В сердце изолгавшемся и грубеющем.
Радио-лечение по новейшей системе
Не изгонит ниточек усталости из телесной ткани;
И лежу вне дум, вне движений, вне времени,
Собственными жестокими мыслями израненный.
1913
Kapral
Корифей
Я ненавижу всех святых,—
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Мне ненавистен был бы Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идёт размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную.
От детских лет люблю Змею
И ей любуюсь, как картиною.
Я не хотел бы жить в Раю
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну — и пою,
Безумный демон снов лирических.
Константин Бальмонт. Голос дьявола
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.
За душу страшно им свою,
Им страшны пропасти мечтания,
И ядовитую Змею
Они казнят без сострадания.
Мне ненавистен был бы Рай
Среди теней с улыбкой кроткою,
Где вечный праздник, вечный май
Идёт размеренной походкою.
Я не хотел бы жить в Раю,
Казня находчивость змеиную.
От детских лет люблю Змею
И ей любуюсь, как картиною.
Я не хотел бы жить в Раю
Меж тупоумцев экстатических.
Я гибну, гибну — и пою,
Безумный демон снов лирических.
Константин Бальмонт. Голос дьявола
Kapral
Корифей
Тиана.
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло.
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана.
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлена, как эхо... Мадлена, как сон...
Я больше уже ни в кого не влюблен—
Влюбляются сердцем, но как, если—рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских,—все то-же; к тому-ж
Кудесней всех женщин—ликер из банана!..
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить Вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто—луна и поляна.
И вдруг—Вы снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, без славы дурмана...
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
Игорь-Северянин.
Тиана, как странно! как странно, Тиана!
Былое уплыло, былое ушло.
Я плавал морями, садился в седло,
Бродил пилигримом в опалах тумана.
Тиана, как скучно! как скучно, Тиана!
Мадлена, как эхо... Мадлена, как сон...
Я больше уже ни в кого не влюблен—
Влюбляются сердцем, но как, если—рана?..
Тиана, как жутко! как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских,—все то-же; к тому-ж
Кудесней всех женщин—ликер из банана!..
Тиана, как дико! мне дико, Тиана,
Вложить Вам билеты в лиловый конверт
И ждать на помпезный поэзоконцерт:
Ведь прежде так просто—луна и поляна.
И вдруг—Вы снегурка, нимфея, лиана,
Вернули мне снова все миги тех лет,
Когда я был робкий, безвестный поэт,
О славе мечтавший, без славы дурмана...
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
Игорь-Северянин.
Kapral
Корифей
том съел джерри,
немо не нашёлся,
чудовище режет запястье,
красавица после дозы
лепит
на кожу
пластырь,
золушка абортирована,
плуто в приюте,
дональд дак томится в духовке,
гаечку пьяный
насилует рокфор
снова в кладовке.
чёрный плащ под присмотром,
чип и дейл убиты
— никто не придёт на помощь,
базз лайтер
с выбитой грудью
валяется на тротуаре у дома.
мультипликаторы,
будьте реалистичнее,
не ломайте представление детям,
расскажите им про барби,
изнасилованную в кабриолете.
Неизвестно кто
Бггг
немо не нашёлся,
чудовище режет запястье,
красавица после дозы
лепит
на кожу
пластырь,
золушка абортирована,
плуто в приюте,
дональд дак томится в духовке,
гаечку пьяный
насилует рокфор
снова в кладовке.
чёрный плащ под присмотром,
чип и дейл убиты
— никто не придёт на помощь,
базз лайтер
с выбитой грудью
валяется на тротуаре у дома.
мультипликаторы,
будьте реалистичнее,
не ломайте представление детям,
расскажите им про барби,
изнасилованную в кабриолете.
Неизвестно кто
Бггг